Статьи. Очерки. Воспоминания

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Первая моя встреча с матушкой Игнатией произошла осенью 1991 г. в храме преподобного Пимена Великого в Новых Воротниках, что в Сущеве, в воскресной школе, куда я привела свою маленькую дочку Катюшу. Мне самой очень хотелось получить определенные знания по Закону Божию, т.к. мы с дочкой приняли святое крещение только в мае 1988 г. – в год 1000-летия Крещения Руси.

Храм преподобного Пимена Великого стал нашим родным домом. Придя на занятия в воскресную школу с небольшим опозданием (где-то в октябре месяце), мы сначала попали на урок, который проводил один из священников храма. Урок был трудный, серьезный и мало для нас, только что пришедших, понятный. Катюша после первого занятия отказалась посещать воскресную школу, и никакие мои уговоры не действовали. А мне самой это было необходимо. И я стала просить дочку сходить еще раз и, если и тогда ей будет неинтересно, то отказаться от посещения занятий. Но Господь, видя мое искреннее и горячее желание в получении знаний, подарил нам встречу с матушкой Игнатией, которую вначале нам представили как Валентину Ильиничну.

Урок прошел великолепно, быстро, интересно. Матушка была удивительной рассказчицей, прирожденным педагогом. Она так просто объясняла, так была внимательна, непосредственна, ласкова и любвеобильна, что дети сидели как ангелочки. Она была очень естественна, объясняла доходчиво, с оценкой возраста слушателей. Уже после первого урока дочка сказала: «Вот к ней я ходить буду». Это было настоящее счастье! Я только теперь понимаю, какую встречу нам даровал Господь, какое подарил богатство от общения со ставшей нам столь дорогой матушкой! Вся жизнь в нашей семье обрела другую направленность. Все мы стали воцерковляться под ее мудрым руководством.

УЧЕБА В ВОСКРЕСНОЙ ШКОЛЕ

Занятия матушка готовила очень тщательно, подбирала материал сама, сообразуясь с возрастом слушателей, по тематике, которую предлагал настоятель храма, протоиерей Николай (Петров, †2009). Но самые первые шаги были более чем простые: как войти в храм, как наложить на себя крестное знамение, как вести себя в храме и т.д. Матушка вела нас постепенно, не торопясь, давая возможность естественного врастания в церковную жизнь. Так например, главную молитву христианина «Отче наш…» нам предлагалось учить по строчкам, и на изучение и объяснение этой самой главной молитвы каждого православного верующего матушка не пожалела почти целого учебного года. В течение всей зимы мы потихоньку, вместе с другим материалом, учили эту молитву. Также было и с молитвой «Символ Веры».

Урок Закона Божия в помещении храма (начало 1990х).

Все занятия матушка проводила с использованием наглядных пособий. Это были иконы, картины известных художников на Библейские сюжеты, чтение духовных стихов, рассказы о встречах и поездках самой матушки в обители или даже за рубеж, например Италию или Францию, где ей привел Господь возносить молитвы у мощей святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Или рассказы о древней Грузии, где христианство было принято намного веков раньше, и где с проповедью прошла святая равноапостольная Нина – просветительница Иверии.

Матушка любила путешествовать, много фотографировала, осталось большое число фотоальбомов, с любовью оформленных ее рукой и, конечно, дневниковых записей. Особенно ей удалось передать чувство трепетной любви к природе. Все это она несла на свои занятия, щедро делилась с нами личным духовным опытом,  опытом христианина, талантливого ученого и любящего жизнь и творчество человека.

Занятия ведет настоятель, прот. Николай; матушка Игнатия – слева, у клироса.

Дети и родители, также присутствовавшие на занятиях, которые в первые годы проходили в помещении храма перед вечерним богослужением, активно участвовали в делах воскресной школы. Особенно сближали паломнические поездки. Матушка с удовольствием слушала своих учеников, которые наперебой рассказывали об очередной поездке в ту или иную обитель. Просила делать и письменные работы, чтобы развивать творческие способности у детей.

Особенно матушка любила присутствовать на Рождественских елках, когда в центре храма ставили пушистую красавицу-елку, украшенную серебряными нитями дождя, около Вертепа с иконой Рождества Христова. Матушка сама светилась радостью, глядя на малышей, стоящих на приставном стульчике и декламирующих стихи о Младенце Христе. Ее до слез трогало детское восприятие праздника, небольшой Крестный ход внутри храма с Вифлеемской звездой и мальчиками-волхвами, малютками девочками, одетыми в ангелочков с самодельными крылышками. А потом в маленькой комнатке (внизу под храмом) – продолжение праздника с чаепитием. Она говорила, что это давало ей ощущение наступления праздника Рождества Христова в полной мере радости – такой, как может ее воспринять ребенок, т.е. в простоте и искренности, всем своим сердечком.

Рождественская Ёлка в храме (середина 1990х г.)

- Торжественное шествие за Звездой Рождества (Р.Хр. 2003г.)

Чтение Рождественских стихов.

Были и искушения. Однажды, спускаясь по крутой лестнице в подвальное помещение храма, где располагалась приходская библиотека и где устраивались первые школьные чаепития, матушка упала, стукнувшись головой. На лбу сразу выросла внушительная шишка. Но матушка, мужественно преодолевая боль, осталась на Рождественское представление и ни разу не вспомнила о своей больной голове. Она только восклицала, как хорош тот или иной малыш, как он звонко читал стихотворение, или как звонко пропели девочки тропарь Рождеству и колядки! Матушка любила детей. Были среди них и более взрослые дети, с которыми она занималась церковно-славянским языком у себя дома по благословению настоятеля храма протоиерея Николая. Так шла учеба и преподавание в воскресной школе храма преподобного Пимена Великого.

Занятия у матушки Игнатии дома.

Занятия в школе сблизили нас с матушкой. Через дочку, которая с большим интересом и любовью ходила на занятия, писала доклады, пела на клиросе, а позднее изучала церковно-славянский язык под руководством матушки, что дало ей возможность позже уже читать на клиросе, я тоже обрела учителя. Я обращалась к матушке с вопросами, которые в тот момент у меня возникали. Интересовалась, как правильно вести себя дома, чтобы воцерковились муж и сын. Матушка была очень осторожна и никогда не спешила с решительными действиями, а иногда даже спокойно, но достаточно строго уходила от совета, ссылаясь на то, что она не обладает семейным опытом.

Монахиня Игнатия и автор.

Надо сказать, что матушка была более чем скромным человеком, очень нетребовательной в быту и очень мудро-рассудительной в жизни. Не всякого человека и не сразу она допускала к себе, не со всеми сближалась. Необходимо было время, чтобы она глубже узнала человека и могла почувствовать его душу – нужна ли ему ее помощь, пойдет ли на пользу ее влияние на его внутренний мир. И если сам человек не раскрывался, не искал сближения, искреннего участия матушки в его жизни мирской и духовной, то матушка никогда не прикладывала усилий к сближению и тем более к руководству. Но молилась она обо всех. Я как-то спросила, можно ли молиться о таком большом числе людей, которые встретились в моей жизни и вопиют ко мне о молитве?  Имею ли я на это право? Может нужно молиться только о себе и своих близких? На что матушка ответила так: «Ты ведь не захватываешь их души, поэтому имеешь право молиться».  

90-ЛЕТИЕ МАТУШКИ

Особенно мне запомнился день 90-летия матушки – 1 февраля 1993 г. Мы  тогда еще не были близки. На занятиях в воскресной школе отец Николай, настоятель храма, перед самым началом урока подозвал меня к преподавательскому столику и попросил подписать книгу, приготовленную в подарок матушке. Я была удивлена, почему мне из слушателей школы была предоставлена такая честь. Были родители детей, которые тесно общались с матушкой и, казалось, были ближе к ней. Но этим самым поступком батюшка промыслительно  соединил нас друг с другом. Кроме того, батюшка открыл нам тайну, что матушка, которую мы знали как Валентину Ильиничну, монахиня в миру и носит другое монашеское имя – Игнатия. Он с большим уважением и чувством сыновней любви рассказал нам о духовном пути матушки в трудные годы гонений. Это было для нас большим открытием, и мы взглянули на нашу любимую наставницу  совсем по-другому.

Матушка, привыкшая за годы советской власти скрывать свой постриг, сидела смиренно на стульчике, сложив ручки на коленях и слегка склонив головку. Всем своим видом она всегда подавала нам пример христианского поведения. Это были молчаливые уроки благочестия в храме и в миру. Стояла ли она или сидела (когда это было можно) на службе тихо, вслушиваясь в слова молитв, крестилась широко, спокойно, низко поклонившись, практически до земли с такой легкостью, которая не свойственна была ее возрасту. Это отмечали многие прихожане, видя ее за богослужениями, мирно стоявшую где-то в сторонке у Голгофы. Вела она себя незаметно, не напоказ, а как-бы сливаясь со службой, вся в ней растворяясь.

«А вот – Литургия Божественная. Ее непререкаемый свет и сила, Ее неземное на земле совершение – и звуки, и слова молитв и общение непосредственное с Богом Живым – и участие Его – самого Господа – в твоей жизни, тихое, без слов. И ты – уже иной, хотя все тот же – землянин – с твоими же земными законами. Но получаешь силы к существованию, к продлению этой самой видимой жизни – с ее светом солнца и вечерними лучами, с ее озарением твоего жилища по вечерам». Так сама матушка говорила о богослужении.

Церковные службы она очень любила, прекрасно знала устав и впитывала происходящее богослужение не только умом, а всем своим существом. Она замечала все: особое положение иконы, красоту цветов у праздничной иконы, украшение храма, его чистоту, особенное пение хора, выразительность чтения канонов – это все помогало ей в молитве, в духовном настрое. А если она замечала ошибки у чтецов, это ее очень ранило, и она морщилась как от боли.

Особое, трепетное отношение у матушки было к Божественной литургии, которую она ставила превыше всего на земле. Любила во время Херувимской выйти на середину храма, чтобы глубже войти в молитвенное состояние, прочувствовать все величие и красоту молитв, возносимых у престола священником.

«Литургия проходит в высоких, радостных тонах, и сердцу дается извещение, что и пресвитер, и частично диакон сподоблены этой высокой Радости Троичности Божества. Оно – незримо, но оно облекает лица духовенства, совершающего высокую службу. «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа – ныне и присно и во веки веков». Аминь. Человеку, его смертному естеству не дано постигнуть тайны – но уже соприкосновение с ней, только касание ее уже претворяет душу, изменяет ее, снабжает качествами, которые ранее не были известны. Царство Святой Троицы, благодать Святой Троицы, чтобы люди могли жить, не умереть, существовать и знать, что и они по неизъяснимой любви Божией облечены в эту радость, в это дарование».

Вот как это чувствовала матушка.

Наше рвение не по разуму она смиряла, увещевая нас все делать с рассуждением. Не бегать по разным храмам от руководства одного священника к другому. «Так спастись нельзя», – говорила она. Учила нас все делать по  благословению, не выдумывать себе лишних трудностей, не налагать на себя дополнительных постов, чрезмерных поклонов,  многократных посещений святынь, самовольного чтения акафистов – во всем держаться «золотой середины».

Как-то раз, возвращаясь из храма, я стала рассказывать матушке о посещении вновь прибывшей в Москву святыни. Я не ограничилась одноразовым посещением, а выразила желание пойти еще и еще раз. На что матушка заметила, что мы неофиты. Поскольку я не знала значение этого слова, то спросила: «Матушка, вы меня поругали или похвалили?», в ответ она только улыбнулась. Только сейчас я понимаю, что такое молитвенное воздыхание, в которое вложена сразу вся любовь, вся преданность, все благоговейное преклонение пред величием образа Спасителя, Его Пречистой Матери, или святого, не всем возможно, а лишь высоко духовным людям, таким, какой была наша дорогая матушка.

Так шла жизнь, шло наше воцерковление, шло наше духовное становление под мудрым взором дорогой матушки. Здесь хочется привести отрывок из дневниковой записи, посвященный детям.

«…Дети впереди, перед открытыми Царскими Вратами, перед непостижимым образом Христа Воскресшего и идущего по дорожке. Дети – жизнь которых вся впереди, которые, вероятно, может быть и не все будут носителями образа Христова.
В этот ранний светлый вечер тонкая благодать, крыло благодати покрывает детские головки и фигурки. Все они облечены, все приняты Христом, все – в торжестве Пасхи.

Сказать ли что-либо еще о вечности, о Христе Воскресшем? Не достаточно ли одного того, что изобразилось в праздник Первого Дня Пасхи?  Крыло благодати над головками детей. И образ Христа в своем непостижимом сложно составленном Единстве? Сего довлеет смертному».

Так тонко и нежно матушка чувствовала души детей, и они отвечали ей взаимной любовью.
Преподавала матушка в воскресной школе храма преподобного Пимена Великого достаточно долго, до декабря 2003 г., хотя нам, конечно, всегда не хватало ее занятий, как не хватает и сейчас.  

Одной из последних тем занятий, предложенной отцом настоятелем,  были путешествия и апостольское служение св. апостола Павла. Матушка была уже практически слепая. Она не могла самостоятельно готовиться к занятиям, поэтому попросила двух своих духовных чад, Зою Сергеевну Земскову и Марину Львовну Петрову, помочь ей в этой работе. Для этого за каждой из них были закреплены  определенные дни, в которые и приходили помощницы – читали подобранный  матушкой материал, делали выписки очень крупным шрифтом, чтобы облегчить ей подготовку. Но на лекциях матушка практически не пользовалась этими записями.  Память у нее была прекрасная, даты, названия городов, населенных пунктов, имена – все она прекрасно помнила.

Матушка всегда вела урок стоя, и на предложение отца Николая давать материал сидя всегда отвечала отказом, ссылаясь на привычку, выработанную годами во время выступлений с докладами на многочисленных научных конференциях и симпозиумах, в которых принимала участие работая в ЦНИИТ (Центральном научно-исследовательском институте туберкулеза). На занятия всегда приезжала заранее (очень не любила опаздывать), держа в руках темно-коричневую кожаную папочку, очень старенькую, у которой уже даже не работала молния, но, видимо, очень любимую. Из папки извлекались наглядные пособия в виде географических карт, открыток, иллюстраций и репродукций известных художников, фотографий, журналов и даже книг – все, что имело отношение к теме урока.

Занятия в воскресной школе проходили по субботам, перед всенощным бдением. После занятий матушка обязательно шла на богослужение в храм, где с любовью приглядывала за своими маленькими и взрослеющими учениками. В конце службы старшие девочки подходили к матушке попрощаться и, если это было необходимо, задать вопрос на интересующую их тему, что-то рассказать о себе, о происшедшем за неделю или просто осведомиться о её здоровье. Надо было видеть, с какой радостью матушка их встречала, она просто светилась любовью к своим воспитанницам. Потом она рассказывала, что «ко мне подходили мои дорогие блестящие лобики». А лобики у девочек действительно блестели от елеопомазания.

Учила матушка детей размышлять, уметь изложить пройденный материал письменно, а затем и доклад сделать устно. С удовольствием слушала выступления и не забывала похвалить. Темы докладов были различные.  Это были жития святых, церковные праздники, описания паломнических поездок и т.д. Особенно запомнились доклады нескольких детей, которые от нашего храма совершили паломническую поездку на Святую Землю в 1995 г. Перед поездкой матушка тоже пришла в храм на молебен о путешествующих и сама проводила детей до автобуса. Это были три девочки с клироса и два мальчика алтарника.

М. Игнатия и м. Мария с детьми перед их отъездом на Святую Землю.

По возвращении из паломничества  дети написали интересные доклады, где отразили свои впечатления о незабываемых днях, проведенных на Святой Земле.

Сама матушка дважды посетила Святую Землю, первый раз в 1994-95 гг. проездом через Кипр, а затем – в 1999 г. уже более продолжительно, на 10 дней с проживанием в Горненской обители и с поездкой в Египет на Синай, но об этом подробнее будет сказано ниже.  Матушке тогда было уже 97 лет.

Сначала матушка преподавала каждую субботу, но в последние 3 года ей это стало не под силу, и она попросила благословения у отца Николая вести занятия через субботу.

Начиная с 1997 г., по благословению отца настоятеля, лекции матушки Игнатии стали записывать на диктофон. Так появилась возможность прослушивать записи матушкиных лекций, начиная с тем по Ветхому Завету до путешествий св.апостола Павла, т.е. до её последнего урока, который состоялся в канун праздника святой великомученицы Екатерины в декабре 2003 г.. За этим последовало тяжелое и печальное событие – падение и тяжелый перелом ноги, после которого матушка уже более не была в храме и не выходила из дома до конца своих дней.

У МАТУШКИ В ГОСТЯХ

До этого трагического случая были чудесные дни, проведенные у матушки счастливо за чашкой чая с незамысловатым угощением из пряников и мармелада, приготовленных специально для нас. Сама матушка была очень нетребовательна к еде. Основной ее пищей была тарелка постных щей, а утром и вечером чай. Очень она любила сваренную в «мундире» картошку и соленые грибочки, которые изредка бывали  у нее на столе. К рыбе было особое уважение. Однажды с юмором она мне заметила: «Знаешь, Антоша (так она меня любовно называла), когда я съем рыбку, то у меня мозги горят как фонари».

Когда матушка слегла, и был составлен график круглосуточных дежурств у ее постели, сестры стали разнообразить ее питание, на что матушка замечала, что они с ее мамой, Екатериной Севастьяновной, (в постриге монахиней Авраамией), привыкли жить скромно. Но больше всего матушка любила свежезаваренный чай. Заваривала прямо в своей чашке, сахарный песок стоял в отдельной маленькой баночке, куда матушка опускала время от времени кончик ложечки и так выпивала чашку чая. В праздничные дни или  именины мы старались побаловать матушку, приносили  рыбки или  баночку красной икры. Но щи и пирожки с капустой оставались самыми любимыми блюдами. «Знаешь, Антоша, если ты хочешь меня утешить,– говорила она мне, – то приготовь пирожки с капустой».

После принятия Святых Христовых Тайн матушка позволяла себе только стакан чая. Меня особенно поражало то, что она даже заварку из этой чашки не выбрасывала, а высыпала в горшочки под цветы. Так бережно и трогательно, с большим благоговением и страхом она относилась к принятию Святого Причастия.

В  день своего ангела она любила собрать у себя дома самых близких чад и посидеть за чашечкой чая. Мы вспоминали уже прошедшие богослужения, любимые места из Евангелия, матушка вспоминала что-то из прошлой жизни сестер, о своем духовном отце, преподобномученике схиархимандрите Игнатии (Лебедеве, †1938),  любила обсудить и услышать наше мнение о прошедшем уроке. Интересовалась нашими делами, что читали, где были и что видели и как жизнь в семьях. Слушала всегда с неподдельным интересом, как будто только и ждала услышать наше переживание, разделить скорбь или радость. Перед едой всегда пели тропарь праздника, но чаще матушка сама читала молитвы перед принятием пищи, очень сожалея, что не обладает голосом, чтобы петь. Завершал трапезу задостойник праздника или мы все вместе пели молитву «Достойно есть…». Потом матушка шла немного отдохнуть, чтобы мы могли продолжить наши беседы, а мы хлопотали по хозяйству.

Матушка очень любила цветы, и мы, бывая у нее дома, старались порадовать ее букетиками разных цветов. Никогда не договариваясь между собой, мы все приносили разные цветы, которые потом долго стояли в вазах на столах, утешая ее. Особой любовью были одарены тюльпаны. Она ставила их на стол к изголовью кровати и любила наблюдать за чашечками цветов, закрывавшимися на ночь и открывавшимися поутру, поворачивавшими головки к свету, изгибая свои стебли-ножки.

Вот как описывает матушка появление цветов в дни Пасхи 1997 г.: «Необходимо, чтобы около праздничного собрания яиц, среди которых много и красных – расположились красные же, округлой формы цветы – это же тюльпаны – и тюльпаны собираются около пасхального собрания яиц – красные, округлые, мало распускающиеся и сохраняющие длительно округлую форму. Надо, чтобы в эти дни Пасхи в комнатах, которые с трудом убраны к празднику, также были цветы – эти создания Божии, которые помогают душе хранить Радость. И цветы не прекращаются на столе в большой комнате – у портрета родимой (здесь речь идет о матери схм. Игнатии – м. Авраамии – Л.С.), а главное – около икон, расставленных во множестве другом моим на большом столе. И цветут тюльпаны, а потом хризантемы, за ними – ландыши и гвоздики, а позднее – и большой букет сирени, воздавая дань внутреннему чувству человека,  обретшему Радость».

Небольшой акварельный рисунок тюльпанов  сейчас хранится у нас дома. У матушки он всегда висел в гостиной над пианино. Помнится мне, еще при жизни матушки я попросила её подарить мне этот рисунок. На это она спокойно ответила, что можно будет его взять, когда ее уже не будет. Сейчас он нашел свое новое место у нас,  в комнате дочери, тоже над пианино.

Особенно матушка ценила все, что присылал ей отец Николай. Была ли то просфора, пасхальное яичко, цветы ко дню ангела – все это занимало самое почетное место в святом углу или на столике рядом с кроватью. Знакомством с отцом Николаем Петровым она дорожила (они знали друг друга почти 40 лет) и очень высоко ценила его служение. Она считала его службы, особенно литургии, не просто строго выдержанными по всем канонам и правилам, но высоко одухотворенными. Я как-то заметила матушке, что после батюшкиных служб, даже если я не причащаюсь, у меня ощущение приобщения Святых Христовых Тайн, ощущение такой наполненности, даже я бы сказала духовной сытости.

Она очень внимательно на меня посмотрела и сказала: «Так еще со мной никто не говорил». Но порадовалась моему откровенному разговору и тем удивительным состояниям, которые вызывались у меня служением отца Николая. Она предупредила, что не надо быть со всеми столь откровенной, и все глубоко духовные состояния сохранять в своем сердце. Но матушка была для меня тем человеком, перед которым мне хотелось «вывернуть себя наизнанку», вытряхнуть из своей души все накопившееся за многие годы и задышать свободно и легко, зная, что тебя не осудят, а придут на помощь.
Но я была не одна такая, пользовавшаяся вниманием, любовью и молитвенной поддержкой матушки. Она всегда расспрашивала о домашних делах, о детях, муже, о здоровье. Я всегда замечала, как ее все глубоко трогало в человеке, это не было вызвано  просто приличием в общении с собеседником. Как часто после беседы с кем-нибудь из близких чад она восклицала: «Сколько скорбей, сколько горя!». И за всех молилась.

РАБОТА С ДНЕВНИКАМИ

Матушка была удивительной труженицей. У нее каждый день был спланирован. Ежедневно она вычитывала всю службу этого дня, а потом (пока могла еще видеть) отдавалась творчеству – писала. «Вопрос о творчестве,– говорила матушка, – остается центральным в моей жизни в то время, когда я нахожусь в церкви  и в то время, когда я работаю, когда я пишу, когда я существую. Мне помогает в какой-то мере воспоминание о том, что мой брат Николай создал скульптуру, которую назвал «Руки Саваофа», желая этим изобразить основную мысль своей жизни: творчество человека как выражение его подобия Богу, которое Господь дал человеку вместе с его свободной волей».

«Человек создан по образу и подобию Божию, и Бог, создавший его подобным Себе, – Творец… Таким образом, творчество действительно остается законом человеческого существования…», так писала матушка в своей статье «Пути творчества», опубликованной в журнале «Альфа и Омега» (2006, №3 ).

Матушка считала, что «корни ее творчества»  лежали в  ежедневном письменном изложении помыслов, всех проступков, неправд и грехов, которые она открывала своему старцу.  Именно регулярное писание помыслов  было началом  «творческого откровения путей внутренней жизни», т.е. неким ее творчеством. «В слове, – писала матушка, – я нашла для себя какой-то выход, в слове, которое в начале своего духовного пути, когда батюшка настоятельно заставлял меня писать помыслы, я не принимала.  Слово стало для меня той формой, которая выражает мою жизнь, и слово и в будущем будет мне помогать… Слово, как таковое, оставалось у меня в душе, и оно возникает как новая опора, как посох моей жизни в руководстве святейшего Патриарха Алексия I».

Здесь необходимо отметить, что именно во время службы Патриарха Алексия I (Симанского) в жизни матушки Игнатии произошла настоящая встреча со Словом, которая дала возможность ей жить в то непростое время. Все богослужения Патриарха Алексия I  она и любила и очень ценила. Даже более того, она  воспринимала это служение как руководство без слов в своей жизни.

Матушка рассказывала, как она  всего однажды только была на приеме у  Патриарха Алексия I по вопросу  возможной работы в Патриархии, но Святейший благословил продолжать научную работу, которой она тогда занималась. Тем не менее, матушка считала, что именно после встречи с Патриархом Алексием I у нее «открылась возможность давать отчет о происходящем именно в слове, которое было уже посеяно в душу батюшкой писанием помыслов и ответами батюшки на эти помыслы».

 Патриарх Алексий I за Богослужением.

Матушка рассказывала, что старалась посещать все службы Патриарха Алексия I. У нее даже было «свое» любимое место в Богоявленском соборе, которое она мне показывала, когда мы с ней посещали этот храм.

Началом своего подлинного духовного  творчества матушка считала 1944 год, когда она стала регулярно писать. Сначала она писала небольшие вещи, как она их называла миниатюрами, а затем и крупные работы. Первые публикации ее работ были сделаны в журнале «Богословские труды». Матушка неоднократно рассказывала о митрополите Ленинградском Антонии (Мельникове, 1924-1986 гг.), который принял деятельное участие в публикации её статей в журнале. С первой статьей, которую матушка подготовила к публикации в этом журнале, было связано искушение. Она была потеряна в процессе передачи ее от владыки, который находился в Ленинграде, в издательский совет, который был расположен в Москве.  Рукопись пришлось возобновить. Это была небольшая работа о преподобном Косме Маиумском – великом церковном песнотворце. Так началась публикация матушкиных работ в 1981-1982 гг.  Некоторые из них вышли в свет отдельными книгами, другие – статьями в журналах, но многие еще ждут своей публикации.

У матушки накопилось большое количество дневниковых записей, которые она вела почти всю свою жизнь. В последние годы она попросила меня помочь ей в оформлении этих записей в печатной форме. Свой выбор она объясняла так. Это, по ее мнению, должен был быть человек не очень молодой, чтобы не ввести его в искушение своими откровенными рассуждениями, и обязательно воцерковленный, чтобы понять написанное, а поняв – сделать верные для себя выводы. Как матушке казалось, мы уже были достаточно знакомы, чтобы через дневниковые записи она могла поведать мне о сокровенном, и не соблазнить меня.

Я взяла благословение у отца Николая, и началась наша работа. Именно благодаря этой работе я смогла еще больше полюбить матушку, почувствовать красоту ее души, благородство, полноту любви к Богу, любви к богослужению, любви к Божьему миру и людям. Она замечала во всем Божьем творении такие малоприметные штрихи, такие ситуации, на которые я бы никогда не обратила внимание, и умела делать необычайно глубокие выводы, даже богословские заключения. Начинала она повествование всегда издалека. Ее мог удивить восход или закат солнца, движение облаков, падение лучей света на деревья, обилие одних цветов и отсутствие других, шелест листьев или необычный поворот головки цветка, пение птиц или стрекотание кузнечика – и вдруг она переходила от творения на рассуждения о смысле жизни и Божественном замысле Творца о каждом творении, цитировала святых отцов, приводила выдержки из Евангелия, Апостола, службы данного дня. И – вывод, заключительные строчки, в которых вся полнота вышесказанного. 

Приведу отрывок из дневника, который, я думаю, может помочь нам почувствовать восприятие матушкой Божьего мира, всеобъемлющей Божьей любви, с которой постоянно соприкасалась ее душа и чутко улавливала в безсмертной природе Божьей – жизнь вечную:

«Вот протяжение озера… Оно – все уже в выросшем лесе и глубокой зелени вокруг. Тихо подрагивают его воды. Озеро – совсем как живое – оно же проточное – и се – блистает живой своей, целящей душу и тело человека поверхностью.
Узнала все старые знакомые тропы – узнала место бывшего отдыха, и родник – и отдаленные сосны. Узнала – о счастье! Прежний дорогой по переживанию дуб высоко на берегу. Около него, бывало, поджидала гостей из города. Все также хорош дуб. Стал даже еще лучше – солидней, объемистей. Ничем не повреждена  поверхность его щербоватого ствола – дуб крепок, силен, прекрасна его крона, золотится поверхность коры – а главное – как силен, несокрушим, могуч.

Воистину – жив – как существо одушевленное. И какая густая, утешающая крона. Скольких людей, бывало, я поминала, как обнимала шершавый ствол, думая о дорогих мне душах, поджидая их приезд в нашу тихую обитель – домик.
И пожалуй, главное под этим непостижимым, широко простертым над озером, небом – столько здесь ходило родных душ – и скольких из них уже нет … и не будет в этом бытии. Как же? Как не будет? Я же вижу отчетливо далекий переход моста через широкое озеро – вот они все, невыразимо – близкие, родимые, идут по нему – и ноша их с ними, труд из ступания по перекладинам моста…   

Здесь я, воистину, соприкоснулась с вечной жизнью, с явью этой жизни в безсмертной природе Божией. Гладь воды, колыхание леса напротив, далекие деревья, этот мощный, воистину точно одушевленный дуб, эта жизнь вод, и колыхание – и небо – бескрайнее небо над водами.

Сколько здесь было ласточек – и как медленно по весне заходило солнце, когда мы пешком двигались к станции – и я несла внутри любовь к моему неизменному другу Танечке, прикованной к постели. Точно ли все это было? Оно – есть и сейчас. Здесь на этих переходах через озеро прошло лет сорок нашей жизни, наших жизней, еще существующих, хочется мне сказать. И теперь озвучены они звуками вечности… »

Или вот этот отрывок:

 

«Те золотые заходы солнца за городом приходят на мысль – но те были розовые, струящиеся между стволов леса – и сияли неописуемым золотым и розовым сиянием.

Наши закаты дома стали более скупыми, чем вначале и середине лета – они ложатся уже узкими полосами на наши стол, пианино и пол, они… скорее уходят – но тем ревнивее ловит глаз (и душа) эти блики, чтоб что-то запомнить, запечатлеть – главное – понять…

Дано нам это время Господом опять, не оказались мы в отъезде – а вот вечерами сидим – и прощаемся с нашими лучами, с солнышком, которое покинет нас. Лучи этих последних закатов, как уже сказано,  узки и стелятся, главным образом, по нижней части комнаты. Появляются и зайчики – радужные отсветы от нашего многогранного обелиска. И вчера! – о неожиданность! – увидала полностью сформированный диск – крошечную радугу, сияющую всеми цветами спектра – у себя под ногами – на полу. И можно было отчетливо пересчитать все отрадные тональности спектра, трепещущие, живущие у меня под ногами! Так движется, вернее торопится,  жизнь – и вот мы уже достигли отдания праздника Преображения Господня.  Всегда дороги эти дни, светлые дни Спасовы на Фаворе, вмещают они многие неизбывные воспоминания, всегда светлые, высокие, почти торжественные, как высок и светел, и радостен этот уходящий Светлый день отдания Преображения Господня».

 

И се, как говорила матушка, удобнее молчание..

ПОСЕЩЕНИЯ МАТУШКИ В ИНСТИТУТЕ ТУБЕРКУКЛЕЗА

Схимонахиня Игнатия – в миру Пузик Валентина Ильинична –  выдающийся ученый, посвятивший свою 60-летнюю научную деятельность борьбе с туберкулезом. В Центральном научно-исследовательском институте туберкулеза (ЦНИИТ РАМН), что сейчас расположен на Лосином острове, профессор В.И.Пузик  много лет трудилась над поиском средств борьбы с бациллой Коха. Свой труд в миру монахиня Игнатия расценивала как послушание, выполняя благословение своего духовного отца, старца схиархимандрита Игнатия (Лебедева,†1938), прославленного в лике святых новомучеников Российских в декабре 2000 г. «Любить работу, как данное послушание, этим жить, в этом только и находить силы жить»,– так она писала в своих воспоминаниях о духовной сестре, монахине Марии (Соколовой, †2000).

Валентина Ильинична любила свою работу, любила свой институт, где была заведующей лабораторией патоморфологии. Много сил, времени, внимания и любви отдавала она молодым ученым. До последних дней жизни она была, если так можно сказать, востребована. К ней приезжали за советом ученые, продолжавшие ее работы в институте туберкулеза. Одним из самых близких учеников Валентины Ильиничны была и остается Зоя Сергеевна Земскова, доктор медицинских наук, а также Вячеслав Всеволодович Ерохин –  ставший директором института туберкулеза, тоже доктор медицинских наук, и  многие-многие другие ученые из разных городов России и стран зарубежья. О Валентине Ильиничне написана прекрасная книга ее любимой ученицей З.С.Земсковой  и Александром Азиным «Пузик Валентина Ильинична. Жизнь и наука».

Вот в этот институт раз в год матушка ложилась, чтобы чуть-чуть подлечиться и, конечно, пообщаться с любимыми учениками, подышать воздухом науки, пусть уже в другом качестве, но пройти знакомыми коридорами, зайти в любимый кабинет, где еще оставались ее рабочий стол, шкаф и кресло; вещи, хранившие следы ее жизни, ее творчества, ее научной работы, научных изысканий.

Профессор В.И. Пузик в лаборатории.

Когда была жива ее духовная сестра – Мария Дмитриевна Соколова – с которой матушка жила последние 30 лет на Беговой улице, то они вместе размещались в отдельной 2-х местной палате. Мне, как и другим чадам, посчастливилось навещать матушек и даже  немного с ними прогуливаться (когда матушка еще могла сама передвигаться и была более или менее физически крепкой).

Помню, как мы с дочерью Екатериной приехали на Яузу, чтобы повидать дорогих матушек. Мария Дмитриевна была уже очень слабенькой, иногда что-то забывала или что-то путала, память стала давать сбой, но она всех узнавала и любила, как могут любить только дети. Мы приехали очень неудачно, когда матушки легли отдохнуть днем. Посетителей к ним приходило много, и они, конечно, уставали физически, да и морально. Видя несвоевременность своего появления, мы решили прогуляться по аллеям парка, давая возможность им для отдыха. Видимо, наша прогулка затянулась по времени, это обстоятельство вызвало беспокойство у матушек. Они стали нас искать, расспрашивая медсестер. А когда, наконец, мы вернулись, то получили выговор, т.к., оказывается, удаляться в лес не следовало, потому что бывали трагические случаи. Но потом все образовалось и мы, конечно, были обласканы вниманием и заботой. Нас старались  усадить, накормить, напоить. Матушка Мария щебетала как ребенок, подводила нас к окнам и показывала игру солнца  в ветвях берез и все говорила: «Видите, видите, как оно играет?» А матушка Игнатия показывала из окна палаты, где располагалась ее лаборатория, где был ее кабинет, говорила, что любит шум уже так выросших берез.

Ночью она молилась под шум берез и под стук колес поездов, движущихся в северном направлении. Как-то она призналась мне, что этот мерный стук колес даже помогает ей в молитве за Россию, которую она изъездила в разных направлениях. Она очень любила Россию с ее лесами, полями, реками, с ее бескрайними просторами.

Матушка рассказывала: «В летние месяцы были поездки, иногда в далекие края, даже несколько раз за рубеж. В Париже мы жили два раза по два месяца, усваивая во всей полноте культуру Франции. А еще Карпаты с их отрогами, Чехия, Венгрия, Польша. В Болгарии мы жили больше месяца у нашего аспиранта. Был еще Кавказ и Крым в разные времена года, и Волга со всем ее величием и городами, и далекий Енисей, и озера Сибири. Везде это была живая жизнь, откровение и радость». Так матушка делилась впечатлениями о путешествиях.

Я однажды заметила в разговоре с матушкой, что сейчас пустует много земли, что поля не засеивают,  как это было раньше, что деревни вымирают. Она была очень удивлена и особенно огорчена. Немного помолчав, тихо сказала: «Значит,  я плохо молюсь за Россию». Я была поражена ее откровенностью и той болью, с которой прозвучали эти слова.

С каждым годом  матушка становилась все слабее; здоровье ухудшалось, но она терпеливо все сносила. Единственно за что она очень переживала – это потеря зрения, которую не удавалось остановить.

ВСТРЕЧИ НА ДАЧЕ В СЕРГИЕВОМ ПОСАДЕ

В летние месяцы матушка жила на даче, недалеко от Троице-Сергиевой Лавры в небольшом, но очень уютном деревянном домике, состоящем из одной комнаты, террасы и крытого крылечка.

Матушки на даче.

Комнатка была совсем небольшой. Она вмещала две кровати, стоявшие друг против друга, а между ними столик, в одном углу большое, массивное  старое кресло, а в другом – небольшая печурка. Я не помню, был ли там шкаф, но вешалка для одежды точно была. Веранда была с трех сторон застеклена, со столом у окон, плитой  и с рабочим столом по другой стене.  Но матушка любила работать на улице, сидя в кресле у маленького столика под большой ветвистой елью. Рядом была деревянная скамейка со спинкой,  где также любили посидеть матушки. Территория дачи была оставлена почти в первозданном виде: трава, деревья, цветы. Можно было даже найти среди деревьев иногда и грибы, которые матушка очень любила. Если нам с мужем удавалось засолить летом белые грибы, восторгу не было конца. Матушка не скрывала удовольствия отобедать отварной картошкой с солеными белыми грибами. Она любовалась видом сфотографированных нами грибов и  их обилием.

Мы живем летом в глубинке, среди гряды озер, питающих прекрасное большое озеро Селигер. Иногда нам удавалось насолить по два ведра белых грибов. Еще мы  старались набрать черники и сделать для матушки несколько баночек протертых с сахаром ягод, чтобы поддержать слабеющие глаза. Как же она была рада этим знакам внимания! С удовольствием слушала, как и где мы собирали эти дары природы. Расставание на летние месяцы для меня всегда было тяжелым испытанием. За зиму я так привыкала к каждодневному общению, что 1,5 – 2 месяца перерыва были очень болезненны. Если удавалось иногда позвонить из ближайшего населенного пункта по межгороду, то это было чудом. Матушка не могла быстро подойти к телефону, приходилось объяснять телефонисткам, что на другом конце провода очень пожилой человек, поэтому вызов идет так долго. Ну, а если и матушка уезжала к себе на дачу, то связь совсем прекращалась. Оставалось только молиться.

Зимой же все было иначе. Между нами существовала договоренность звонить ей в определенные часы утром и вечером. Мы обе так к этому привыкли, что если по каким-то причинам мой звонок задерживался, то матушка очень переживала. Если у нее дежурили сестры и они, чтобы не беспокоить матушку, сами отвечали на мои вопросы, то на следующий день матушка укоряла меня за долгое молчание.

Но однажды мы уезжали к себе в деревню очень поздно. Думаю, что это было во время сдачи экзаменов дочери в аспирантуру. Вот здесь я удостоилась быть приглашенной к матушке на дачу. Подвез меня молодой человек, внучатый племянник матушки Марии, которой в то время уже не было с нами. Мы доехали благополучно и быстро. Я нашла матушку относительно здоровой и в хорошем настроении. Она заторопилась, стараясь поскорее меня накормить, но я предложила немного отдохнуть с дороги, а потом вместе пообедать. Так и сделали. Тогда матушка решила показать мне скамейку под елями, где были написаны ею не одна страница трудов. «Вот здесь,– говорила она, – я люблю посидеть, полюбоваться этими прекрасными елями, игрой солнечного света, послушать шум деревьев, щебетание птиц и поразмышлять». Печатая дневниковые записи, я уже была частично знакома с дачей, ее природой, территорией и обитателями. Но, когда экскурсию проводила сама матушка, с ее особым на все окружающее взглядом, все предметы обретали новое звучание, виделись под другим углом, углом ее зрения, наполнялись удивительными свойствами и были как бы одушевлены.   

Так, например, она предложила мне пройти за пределы участка, вдоль дороги, чтобы увидеть заход солнца. Путь оказался нелегким. Дорога была с разбитой колеей, и ножки почему-то попадали то в ямки, то на бугорки, что делало путешествие достаточно трудным. Кроме того оказалось, что деревья за эти годы выросли и закрыли своей кроной вид горизонта. Поход оказался неудачным, и мы вернулись усталые домой, так и не увидев заката.  Матушка очень утомилась от предпринятого путешествия и была огорчена.

Настала пора ложиться спать. Мне отвели место на кровати напротив матушки. Я страдаю бессонницей, особенно если ночую в чужом месте. Я сказала об этом матушке. Но к своему удивлению, я заснула сном младенца, без сновидений. Сон был глубокий и легкий, я встала утром полная сил и обновленная. Я давно так хорошо не отдыхала. На мой вопрос: «Не мешала ли я ночью матушке?»  и «Как это произошло?» – матушка с улыбкой объяснила все происшедшее чистым  воздухом, тишиной и моей усталостью. Но я прекрасно понимала, что это была ее молитва обо мне недостойной.  И потом, когда мне выпадало счастье оставаться ночевать в квартире на Беговой, я испытывала те же чувства и состояния, хотя сон мой был очень чуткий.  С одной стороны я спала, как спит мать, имеющая грудного младенца, а с другой стороны – сон был всегда врачующим, предающим силы. 

Если говорить о молитве, то надо отметить, что матушка никогда не молилась напоказ. Если мы были вместе с ней, то она тактично просила оставить ее одну. А у меня и в мыслях никогда не было узнать и увидеть, как это происходило. Так было и на даче, когда подошло время  вечерней молитвы, она обратилась ко мне с той же просьбой.

На другой день, ближе к вечеру, я должна была покинуть летнюю келью матушки не без грусти и сожаления о предстоящем расставании.

Особо запомнился мой приезд на дачу, когда рано утром посчастливилось быть в Троице-Сергиевой Лавре в Успенском Соборе за литургией. Мы чуть-чуть опоздали, но все-таки  успели  утешиться и насытиться монастырской службой и пением. Матушка была собрана и молчалива.

Мне хочется привести отрывок из воспоминаний самой матушки о посещении Лавры преподобного Сергия, чтобы лучше отразить ее благоговейное чувство любви к преподобному Сергию и главное – к Божественной Литургии.

«Литургия в Лавре преподобного Сергия…

Она насыщена различным содержанием, будь она праздничная или в будни, совершается ли она горячими днями лета или под серым, непроницаемым небом.

Давно это было, или уже сейчас, совсем в дни осени жизни, но основное в ней, в этой Литургии, совершаемой монахами,– некий тонкий, еле уловимый перезвон, как бы веяние крыл Святаго Духа Божия, невидимо идущее оттуда, выше сени, которая покрывает престол Успенского собора. Что-то всегда тонкое, щемящее душу, что-то из надмирных высот;  острая, спасительная тоска по Богу, где-то на грани бытия совершающееся земное странствие самих  служителей алтаря и  престола. И клубы ладана при каждении святого алтаря, престола и святых икон составляют иеродиаконам некие невещественные ангельские крылья, на которых они парят, совершая величайшее в мире служение…

Утешительно вкусить Божественную Трапезу за Литургией в Троице-Сергиевой Лавре! Приобщиться не только духу великих подвижников Божиих, смотрящих на тебя со стен и столпов, испытать высоту зрящего тебя в высочайшем куполе Ока Христова, но воистину сообщиться вечной жизни, увидеть Царство Божие, пришедшее в силе (Мк 9:1), подобно Апостолам, изображенным в иконостасе на иконе Преображения Господня!» (Журнал «Альфа и Омега» № 3, 2002 г.).

К концу службы матушка устала и попросила посадить её куда-нибудь. Немного отдохнув и приложившись ко кресту, мы отправились к преподобному Сергию. Мы миновали очередь и, подойдя к служащему монаху, попросили разрешения приложиться к мощам вне очереди, на что получили благословение. Матушка, с трудом преодолевая ступени, приложилась к мощам благоговейно, кротко и с любовью. Когда мы медленно возвращались к выходу из Лавры, я попросила матушку чуть-чуть подождать, чтобы я могла набрать водички от креста. Она слегка огорчилась, что остается стоять одна, и заметила мне, что нам все мало – и обедня, и мощи, и пение – это бы все вместить, так вам еще и воды подавай. Нет, она ни в коем случае не была против воды из святых источников, просто любовь к богослужению, особенно к литургии, не могла сравниться ни с чем. Эта любовь покрывала и вмещала в себя все!

Уже дома, на даче, когда мы отдохнули, лежа в кроватке, матушка вспоминала свои прежние посещения Лавры в дни праздников и в будни. Рассказывала о Гефсиманском ските, где им с матушкой Марией посчастливилось не просто бывать, а жить продолжительное время. Матушка любила этот уединенный скит со строгим уставом, с прекрасным и не менее строгим ликом Божией Матери Черниговской. Матушкой была написана служба старцу Варнаве, подвизавшемуся в этом скиту, ныне прославленному и нашедшему упокоение тут же. Преподобный Варнава Гефсиманский в последние годы жизни (конец 19 – начало 20 вв.)  был всероссийским старцем. Он с 1873 г. был назначен народным духовником «Пещер» Гефсиманского скита. Ко всероссийскому старцу стекались жаждущие духовного руководства со всей России. Обладал преподобный и даром прозорливости. Преподобный Варнава Гефсиманский мирно отошел ко Господу 17 февраля 1906 г. в алтаре домовой церкви Дома призрения в Сергиевом Посаде, куда он приезжал для исповеди больных. Жизнь и труды этого подвижника вдохновили матушку Игнатию составить ему службу. Об этом и о многом другом поведала мне матушка в тот мой приезд на дачу.

На следующую страницу